Так сказать, малость утешился, сдаваясь на мою милость.

Но я ответил:

— Нет, поверьте мне на слово: эти автоматические винтовки сразу же исчезнут с лица земли, едва я их получу.

— Неплохо звучит, — отвечал он, — особенно когда не знаешь, где же они в конце концов вынырнут…

— Оставьте это на моей совести.

— Настойчивость — это одно, а упрямство — другое… — Артур пожал плечами. — Ладно, пусть, как вы и сказали, это остается на вашей совести.

А потом я рассказал ему, какие нужны мне патроны, и он, должно быть, уверился, что я не в своем уме. Он долго глядел на меня и никак не реагировал. Лишь минут через десять я заставил его обратить внимание на чертежи. Тогда он снова начал качать головой и забормотал что-то о серебряных пулях и инертных капсюлях.

Впрочем, деньги — универсальный арбитр — рассудили дело в мою пользу.

— С винтовками и грузовиками проблем нет, — покачал головой Артур, — а вот убедить руководство оружейного завода изготовить ваши патроны будет дорогим удовольствием.

Он даже заранее не решался предположить, найдется ли такой. А когда я сказал, что цена не имеет значения, он расстроился еще больше. Раз я заказывал столь странные патроны, сертификат получателя не имел значения.

— Конечно, — согласился я. — Но мы же решили, что все это — мое дело.

Он вздохнул, пригладил щеточку усов. И кивнул — хорошо, мол, пусть все будет по-вашему.

Ясное дело, он содрал с меня три шкуры. Раз во всем прочем я выгляжу вполне разумно, значит, о сумасшествии моем не может быть и речи — просто я занят дорогостоящей аферой. Подробности, конечно, интересовали его, но Артур явно решил не выказывать любопытства к столь сомнительному предприятию. Он просто хватался за любую возможность не связывать свое имя с моим проектом. А когда наконец подобрал нужных людей — как оказалось, в Швейцарии, — то просто горел желанием поскорее свести меня с ними и отмыть собственные руки от всего, кроме денег.

Мы с Ганелоном отправились в Швейцарию по поддельным документам. Он был немцем, я — португальцем. Что там написали в моих собственных бумагах, меня не слишком интересовало — сработаны они были отлично, но немецкий паспорт Ганелону я выбрал потому, что этот язык ему дался бы легче прочих, выучить какой-то ему было необходимо, а в Швейцарии всегда хватает германских туристов.

Он освоил язык достаточно быстро. Для истинных немцев и швейцарцев, которые поинтересуются, была заготовлена легенда, будто он вырос в Финляндии.

В Швейцарии мы проторчали недели три, пока качество патронов не стало удовлетворительным. Как я и ожидал, состав был абсолютно инертен в этой Тени. Впрочем, сейчас от производителей требовалось лишь тщательно выполнять все мои указания. Серебро тоже обошлось недешево. Может быть, я и перестраховался. Просто в Амбере и вокруг него попадаются твари, с которыми надежнее разделываться серебром, а мне это было по карману. Кстати, какая еще пуля лучше для короля… кроме золотой, конечно?

Если мне придется пристрелить Эрика, оскорбления величия не произойдет. Когда настанет мой черед, будьте снисходительны и ко мне, братья.

А потом я отпустил Ганелона «попастись», и в роль туриста он вжился в точности как воспитанник Станиславского. Я отправил его в Италию с фотоаппаратом на шее и отстраненным выражением лица, а сам вернулся обратно в Штаты.

Вернулся? Да. Это запущенное жилище на склоне было моим домом почти десяток лет. Я возвращался в этот дом, когда попал в ту аварию, с которой все и началось.

Попыхивая сигаретой, я обозревал окрестности. В те времена дом не был заброшенным. Я всегда содержал его в хорошем состоянии. Все здесь было полностью оплачено. Шесть комнат и пристроенный гараж на две машины. И семь акров вокруг, практически целый склон.

В основном я жил тут один. Мне нравилось это место. Большую часть времени я проводил в кабинете и мастерской. Интересно, висит ли еще в студии деревянная гравюра Мори? Называлась она «Лицом к лицу», два воина сошлись на ней в смертном поединке. Хорошо, если бы гравюра уцелела. Но я чувствовал, что надеяться на это не приходится. Быть может, все, что не успели украсть, пошло с молотка на покрытие налогов. Чего еще ждать от властей штата Нью-Йорк? Просто удивительно, что в доме не оказалось новых жильцов. Я наблюдал, чтобы удостовериться в этом. Клянусь пеклом, спешить некуда. Даже просто некуда податься.

С Джерардом я связался сразу же, как только очутился в Бельгии. Я решил некоторое время не разговаривать с Бенедиктом, он запросто мог тем или иным способом атаковать меня.

Джерард внимательно и осторожно вглядывался в мое лицо. Он был где-то в полях, похоже, совсем один.

— Корвин? — произнес он. — Да…

— Верно. Ну, как дела у Бенедикта?

— Я обнаружил его там, где ты сказал, и освободил. Он собирался немедленно пуститься вдогонку за тобой, но я сумел убедить его, что мы расстались давно. Раз ты сказал, что оставил его в беспамятстве, я решил, что так будет лучше всего. Да и конь его был совершенно изможден. Мы вернулись вместе в Авалон. С ним я оставался до похорон, а потом одолжил коня. Сейчас я возвращаюсь в Амбер.

— Похорон? Чьих похорон?

Снова тот же оценивающий взгляд.

— Ты и в самом деле не знаешь?

— Если бы я, черт побери, знал, то и не спрашивал бы!

— Его слуг. Их убили. Он уверен, что это сделал ты.

— Нет, — сказал я, — нет. Да это просто смешно. Зачем мне убивать его слуг? Я не понимаю…

— Бенедикт вернулся и почти сразу же стал разыскивать их, раз они не встречали его. А потом увидел, что они убиты, а ты и твой спутник исчезли.

— Теперь ясно, как все выглядело… Где были тела?

— Похоронены в неглубокой могиле в маленьком леске сразу за домом.

Так, именно так… Лучше не упоминать, что я знал об этой могиле.

— Какие у меня могут быть причины убивать его слуг, об этом он подумал? — взвинтился я.

— Он озадачен, Корвин. В высшей степени озадачен. И никак не может понять, почему ты не убил его, когда получил такую возможность, и почему вызвал меня, хотя просто мог бросить его связанным.

— Теперь я понимаю, почему во время поединка он называл меня убийцей, но… Ты сказал, что я никого не убивал и просил тебя передать это ему?

— Сказал. Сперва он просто отмахнулся, как от пустой болтовни. Тогда я заметил, что ты казался абсолютно искренним и совершенно озадаченным. Похоже, его смущала твоя уверенность в собственной невиновности. Несколько раз он спросил, верю ли я тебе.

— И что ты ответил?

Джерард опустил глаза.

— Клянусь пеклом, Корвин, во что я должен верить? Я вляпался в эту историю совершенно неожиданно. Мы ведь не встречались так долго… — Тут он и глянул на меня. — Есть и еще кое-что.

— Что же?

— Почему ты вызвал на помощь именно меня? Ты забрал у Бенедикта полную колоду. Ты мог вызвать любого из нас.

— Ты шутишь, — ответил я.

— Нет, я жду ответа.

— Хорошо. Я доверяю только тебе.

— И это все?

— Нет. Бенедикт не хочет, чтобы о его убежище стало известно в Амбере. Я знаю, что только ты и Джулиан ведаете, где искать его. Джулиан мне не нравится, я не доверяю ему, поэтому пришлось обратиться к тебе.

— А как ты узнал, что мы с Джулианом знаем о нем?

— Он помог вам обоим, когда вы недавно попали в переделку на черной дороге, и позволил остаться, пока вы не оправились. Об этом мне рассказала Дара.

— Дара? Кстати, кто это?

— Сирота. Ее родители работали у Бенедикта. Она была там, когда вы с Джулианом оказались у него.

— И ты послал ей браслет… Кстати, ты вспоминал о ней там на дороге, когда вызвал меня.

— Верно. А в чем дело?

— Ни в чем. Я и в самом деле не помню ее. А скажи, почему ты удрал так внезапно? Ты ведь должен признать, что вел себя именно как виновный.

— Это правда, — ответил я, — я и был виновен, только не в убийстве. Я искал кое-что в Авалоне, нашел все, что нужно, и решил убраться восвояси. Ты видел мой фургон, он был загружен. И я удрал до возвращения Бенедикта, чтобы не отвечать на те вопросы, которые он стал бы мне задавать. Клянусь пеклом! Если бы я просто смывался, то не тянулся бы на грохочущем фургоне! Я бы мчался верхом, налегке и галопом.